В статье представлен анализ поэмы А. С. Пушкина «Медный всадник», в котором она трактуется как полемика с «Добавлениями» к «Дзядам» Адама Мицкевича. Исходя из этого, главный герой, Евгений, рассматривается как зеркальное отражение героя Адама Мицкевича из «Отрывка части III». Данный материал можно использовать на уроках литературы или других занятиях, связанных с литературным анализом текстов.

Ключевые слова: стихотворный диалог; полемика; история Отечества; «маленький человек».

This article presents an analysis of Alexander Pushkin's poem «The Bronze Horseman», interpreting it as a polemic against Adam Mickiewicz's «Additions» to «Foreign Affairs». Based on this, the main character, Eugene, is seen as a mirror image of Adam Mickiewicz's character from «Excerpt from Part III». This material can be used in literature classes or other activities involving literary analysis.

Keywords: poetic dialogue; polemics; history of the Fatherland; «little man».

 

Спросите школьника-старшеклассника, о чём поэма А. С. Пушкина «Медный всадник»? Вам расскажут о бедном Евгении, чьи скромные мечты разрушило наводнение. Об отчаянном и бессильном противостоянии власти маленького человека, о протесте. Но если так мыслить, то получится несколько «Медных всадников»: любовь Пушкина к Петербургу, судьба Евгения и сам Пётр в образе Медного всадника. Не очень стройно складывается такое многотемье в общую картину. Остаются вопросы: какова роль Евгения во «Вступлении» и что может значить его протест? А если так, то история создания произведения актуальна как никогда.

Поэма написана в 1833-34 гг. Известно, что С. А. Соболевский из заграничного путешествия привозит Пушкину в 1833 году стихи польского поэта Адама Мицкевича. Это были 4 тома парижского издания «Стихотворений Адама Мицкевича», запрещённые ко ввозу в Россию. Четырёхтомник есть в библиотеке Пушкина, причём первые три тома остались неразрезанными, четвёртый – разрезан весь. Именно в четвёртом томе находилось поэма «Дзяды» (Деды) и «Добавление» на петербургскую тему. Пушкин некоторые стихотворения из петербургского цикла переписывает, причём оставляя рядом со стихотворением свободное место. Берёт их с собой в поездку по Оренбургской губернии (по мнению М. А. Цявловского). Первая мысль исследователей: Пушкин собирался заняться переводом, но работа над собственной поэмой «Медный всадник» отвлекает поэта. Сопоставляя содержание «Добавления» и «Медного всадника», приходишь к мысли о том, что не работа над поэмой отвлекла от переводов, а стихи Мицкевича стали поводом для создания поэмы или кардинально изменили её замысел. Причём более справедливым кажется первое предположение. О диалогичности двух произведений пишет и А. Тыркова-Вильямс: «Эти две поэмы – как диалог между двумя славянскими поэтами» [10].

Несколько слов о Мицкевиче. Это польский поэт-романтик, с ним Пушкин познакомился в петербургском литературном салоне. Их объединяло многое: они ровесники, публичные люди, оба талантливы и свободолюбивы. Мицкевич писал о Пушкине: «Знакомы недавно, но общаемся много и уже несколько дней друзья». Пушкин высоко ценил Мицкевича как поэта. «С дороги двойка, туз идет», – шутил Пушкин, встретив на улице Мицкевича.   На что Мицкевич тут же отвечал: «Козырная двойка туза бьет». Мицкевич называл русского поэта молодым Давидом, понимая мощь его таланта. Об этом мы узнаём из статьи «Мицкевич о Пушкине» Петра Андреевича Вяземского, литературного соратника Пушкина. [2]

В литературных салонах пушкинской эпохи жизнь бурлила. Стихи в альбом, флирт, увлекательная беседа, импровизации, экспромты. Послания и элегии – жанр, столь любимый Пушкиным, – тоже был популярен. Стихотворение как культурный феномен не остаётся лишь «плетением словес», а становится репликой, имеющей условный или реальный адресат. Стихотворные диалоги – не редкость. «Переписку» Пушкина с митрополитом Филаретом знают если не все, то многие:

Пушкин:

Дар напрасный, дар случайный, / Жизнь, зачем ты мне дана? / Иль зачем судьбою тайной Ты на казнь осуждена? [5].

Митрополит Филарет:

Не напрасно, не случайно / Жизнь от Бога мне дана; / Не без воли Бога тайной / И на казнь осуждена [5].

В конце 20-х годов Мицкевич пишет стихотворение «Памятник Петру Великому», где в одном из героев угадывается Пушкин, «вольности певец». Он объясняет гостю, кто такой Пётр и рассказывает, как на этом месте появился памятник. У гостя нет пиетета к русскому реформатору. Правление Петра изображается Мицкевичем как водопад тирании, сам император представляет собой жалкое подобие Македонского, страна порабощена, и «потепления», то есть избавления от тирании, можно ждать лишь с запада. По сути, это мировоззренческая концепция Мицкевича, так как в стихотворении «Петербург» (из «Добавлений») мы видим продолжение темы, где Пётр снова представлен эгоистичным тираном, а Петербург жалкой копией Парижа и Лондона. Но это не всё. В стихотворении «К русским друзьям» в переводе В. Левика Мицкевич пишет: «Быть может, золотом иль чином ослеплен, / Иной из вас, друзья, наказан небом строже: / Быть может, разум, честь и совесть продал он / За ласку щедрую царя или вельможи» [4] – и строки эти можно понимать как отвлечённую мысль, но в переводе Н. Огарёва эти же строки звучат как недвусмысленный намек: «может, кто из вас, опозоренный чином или орденом, / продал свою вольную душу за царскую милость / и кладет земные поклоны у царских порогов» [3].

Стихотворение написано в 1830 году. До чина камер-юнкера было ещё далеко, но приватная беседа с императором у «русского друга» уже состоялась, после чего Николай становится личным цензором Пушкина. Мог ли Пушкин смолчать? Он отвечает стихотворением «Он между нами жил», которое заканчивается строками: «Освяти / В нем сердце правдою твоей и миром, / И возврати ему…» [8]. Стихотворение заканчивается многоточием, но «возврати», очевидно, разум. Это предположение, к которому приходишь, сопоставив ряд фактов.

В 30-е годы тема безумия по различным поводам вторгается в жизнь и творчество Пушкина. В 1830 году он навещает Батюшкова; в 1833 году, по предположению П. Анненкова, пишет стихотворение «Не дай мне бог сойти с ума»; уже написаны «Пиковая дама» и «Русалка», где тоже затрагивается тема безумия. Тема безумия станет ключевой и в создании образа Евгения в «Медном всаднике».

Если в стихотворении всё подчинено чувству горечи, навеянной безрассудством друга, то в поэме скрупулёзно, чуть ли не по пунктам, русский поэт выдвигает контраргументы (см. Приложение). Благодаря такому культурному контексту поэма наполняется смыслом. С энтузиазмом русский поэт отстаивает величие истории своего Отечества. Он признаётся в любви вовсе не «батальону, что заново одет», а мощной военной столице. Буквально на каждое слово Мицкевича есть слово Пушкина.

Что касается героя поэмы «Медный всадник», из черновиков Пушкина известно, что первоначально Евгений задуман поэтом. В окончательном варианте Пушкин делает его мелким, безродным чиновником, оставляя имя «Евгений».

Последний факт важен, так как имя «Евгений» восходит к древнегреческому εὐγενής «благородный, знатный» от εὖ [эy] «хорошо» + γένος [генос] «рождённый; род». Известно отношение Пушкина к роду, предкам, связи поколений. «…Я чрезвычайно дорожу именем моих предков, этим единственным наследством, доставшимся мне от них», – из письма Бенкендорфу 24 ноября 1831 года [9]. У пушкинского Евгения нет даже фамилии («прозванья нам его не нужно»). Наш герой / Живет в Коломне; где-то служит, / Дичится знатных и не тужит / Ни о почиющей родне, / Ни о забытой старине [6].

Пушкин отвечает Мицкевичу очень тонко, его сарказма практически не замечаешь, так как прямые строки на первый взгляд выражают сочувствие «маленькому» человеку: «печален будет мой рассказ», «Евгений мой», «бедный, бедный мой Евгений». А. Тыркова-Вильямс считает, что «без полемики, без гнева, без тени личного или патриотического раздражения он стихами отметает карикатуру Мицкевича. Он не опускается до спора» [10]. Даже А. Архангельский допускает мысль об авторском сочувствии герою: «Сочувствие “бедном” Евгению, которое, разумеется, вовсе не снимается недоверчивым отношением автора к идиллическим мечтаниям героя, столь же необъяснимо и прорывается сквозь налет иронии словно бы случайно? Нет, разумеется» [1, с. 25].

С этим можно согласиться, если рассматривать только «Вступление» к «Медному всаднику». Что касается дальнейших сопоставлений двух произведений, то очевидно, что герой Мицкевича получает зеркальное отражение в поэме Пушкина. Причём зеркально воспроизведённый герой буквально уничтожен Пушкиным, если считать уничтожением развенчание пафоса петербургских стихов Адама Мицкевича. Аргументом в пользу зеркальности может стать сходство в описании героев, порой прямые заимствования из текста Мицкевича.

В стихотворениях «Петербург» и «День накануне петербургского наводнения 1824» есть пилигрим, чужеземец и поляк, «житель Петербурга молодой», который приветствует пилигрима. Героев два, но они соединяются в один образ не только сходными чувствами к российскому самодержавию, но и тем, что встречу пилигрим воспринимает как сон, а поляка – тенью, «скользнувшей мимо». И поступки их воспринимаются уже читателем в единстве.

Пилигрим:

На площади, лишь пилигрим остался. / Зловещий взор как бы грозил домам. / Он сжал кулак и вдруг расхохотался, / И, повернувшись к царскому дворцу, / Он на груди скрестил безмолвно руки, / И молния скользнула по лицу. / Угрюмый взгляд был тайной полон муки / И ненависти [4].

В стихотворении «День накануне петербургского наводнения 1824» – поляк, теперь мы узнаём, что это художник, прорицатель, предсказывает бедствие Петербургу, проклинает русского царя и сетует, что божья кара ударит по невинным «маленьким» людям.

У пушкинского Евгения несомненное сходство с героем Мицкевича в его единстве:

Без шляпы, руки сжав крестом, / Сидел недвижный, страшно бледный / Евгений [6].

И, полон сумрачной заботы, / Все ходит, ходит он кругом, / Толкует громко сам с собою — / И вдруг, ударя в лоб рукою, / Захохотал [6].

Но демонический смех героя Мицкевича трансформируется в безумный смех пушкинского Евгения. Таким образом Пушкин уничтожает пафос Мицкевича. Фигура героя становится жалкой, если не сказать – смешной.

У Мицкевича художник-прорицатель – скульптурная фигура, потрясающая своим проклятием и таинственным исчезновением:

Стоит художник без плаща, без шляпы. / Рука подъята ввысь. Луч фонаря / Направлен прямо на дворец царя [4].

Пушкин «приземляет» демонический образ:

Он не слыхал, / Как подымался жадный вал, / Ему подошвы подмывая, / Как дождь ему в лицо хлестал, / Как ветер, буйно завывая, / С него и шляпу вдруг сорвал [6].

А скульптурность возвращает скульптуре:

И, обращен к нему спиною, /В неколебимой вышине, /Над возмущенною Невою/Стоит с простертою рукою/Кумир на бронзовом коне <…>

И прямо в темной вышине/Над огражденною скалою/Кумир с простертою рукою/Сидел на бронзовом коне <…>

И, озарен луною бледной, /Простерши руку в вышине, /За ним несется Всадник Медный/На звонко-скачущем коне [6];

Судьба Евгения плачевна:

Он оглушен / Был шумом внутренней тревоги. / И так он свой несчастный век / Влачил, ни зверь ни человек, / Ни то ни сё, ни житель света, / Ни призрак мертвый...[6].

Плачевна, но не достойна сочувствия такого типа, как, например, к Макару Девушкину Достоевского. Пушкинский Евгений – безумец, несчастный, примитивно и узко мыслящий, оторвавшийся от своего рода, возможно, прежде славного, (надо сказать, что цикл стихотворений Мицкевича с петербургским дополнением назывался «Дзяды», то есть предки), и заслуживает он лишь презрения. Даже хоронят-то его «ради бога», то есть за казённый счёт.

Есть и дополнительное доказательство справедливости данного предположения: после наводнения жизнь в Петербурге достаточно быстро возвращается в прежнее русло, «несчастье невских берегов» «поёт» граф Хвостов, который «…глубок, игрив и разен, / И в шалостях <…> впрямь певец». (А. Пушкин «Ода его сиятельству Хвостову») [7].

Также нельзя не заметить, что Пушкин повторяет дважды: после всех злоключений Евгений «спал на пристани», «спал у невской пристани», и будто фоном идут строки о ступенях пристани, о которые, как челобитчик, бьётся «мрачный вал». Уж не намёк ли это на царские пороги, где кладёт поклоны опозоренный царской милостью «вольности певец» (перевод Огарёва) [3]? Если и это предположение верно, то «русский друг» Мицкевича ничего не упустил, ответил на всё.

 

Литература

 

1. Архангельский А. Стихотворная повесть А. С. Пушкина «Медный Всадник». Учебное пособие. - Москва: Высшая школа, 1990. – 66 с.
2. Вяземский. Мицкевич о Пушкине. // https://pushkin-lit.ru/ Электронный ресурс. – URL: https://pushkin-lit.ru/pushkin/vospominaniya/vospominaniya-18.htm (дата обращения: 01.11.2025).
3. Мицкевич А. Баллады и романсы. К русским друзьям. – Электронный ресурс. – URL: https://books.yandex.ru/reader/Mb410GXa?resource=book (дата обращения: 01.11.2025).
4. Мицкевич А. Б. Дзяды. Отрывок части III // Иностранная литература. – Электронный ресурс. – URL: https://ino-lit.ru/lit/text/1898/98760/Mickiewicz/dzyady-otryvok-chasti.htm (дата обращения: 01.11.2025).
5. «Не напрасно, не случайно...» // Азбука веры. – Электронный ресурс. – URL: https://azbyka.ru/days/p-ne-naprasno-ne-sluchajno (дата обращения: 01.11.2025).
6. Пушкин А. С. «Медный всадник» // Интернет-библиотека Алексея Комарова. – Электронный ресурс. – URL: https://ilibrary.ru/text/451/p.1/index.html (дата обращения: 01.11.2025).
7. Пушкин А. С. «Ода его сиятельству Хвостову» // Культура.РФ.  – Электронный ресурс. – URL: https://www.culture.ru/poems/4478/oda-ego-siyatelstvu-khvostovu (дата обращения: 01.11.2025).
8. Пушкин А. С. «Он между нами жил...» // Культура.РФ. – Электронный ресурс. – URL: https://www.culture.ru/poems/5633/on-mezhdu-nami-zhil (дата обращения: 01.11.2025).
9. Пушкин А. С. Письма 1831-1837 // Александр Сергеевич Пушкин. Электронный ресурс. – URL: http://a-s-pushkin.ru/books/item/f00/s00/z0000054/st001.shtml (дата обращения: 01.11.2025).
10. Тыркова-Вильямс А.: Жизнь Пушкина. Том 2. 1824-1837 Глава XXII. Петр и Пугачев // pushkin-lit/ru. – Электронный ресурс. – URL: https://pushkin-lit.ru/pushkin/bio/tyrkova-zhizn-pushkina-2/petr-i-pugachev.htm (дата обращения: 01.11.2025).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Приложение

1. Мицкевич

Зачем в пределы чуждые проник,

Где жил чухонец, где царило море?

Пушкин

Отсель грозить мы будем шведу,

Здесь будет город заложен

Назло надменному соседу.

Природой здесь нам суждено

В Европу прорубить окно,

Ногою твердой стать при море.

Сюда по новым им волнам

Все флаги в гости будут к нам,

И запируем на просторе.

 

2. Мицкевич

И вот встают Париж и Лондон новый,

Лишенные, увы! – лишь красоты

И славы той и мудрости торговой.

Пушкин

Прошло сто лет, и юный град,

Полнощных стран краса и диво,

Из тьмы лесов, из топи блат

Вознесся пышно, горделиво.

 

3. Мицкевич

Все мрачны, словно горные теснины,

Дома – кирпич и камень, а порой

Соединенье мрамора и глины.

Все равно: крыши, стены, парапет,

Как батальон, что заново одет.

Пушкин

Люблю твой строгий, стройный вид <…>

И ясны спящие громады

Пустынных улиц, и светла

Адмиралтейская игла.

 

4. Мицкевич

Проносятся бесшумно перед вами

Кареты, колымаги и возки.

Пушкин:

Люблю <…>

Бег санок вдоль Невы широкой.

 

5. Мицкевич:

От стужи здесь не ходят, а бегут.

Охоты нет взглянуть, остановиться.

Зажмурены глаза, бледнеют лица.

Дрожат, стучат зубами, руки трут,

И пар валит из бледных губ столбами

И белыми расходится клубами.

 

6. Пушкин

Люблю зимы твоей жестокой

Недвижный воздух и мороз,

Бег санок вдоль Невы широкой,

Девичьи лица ярче роз.

 

7. Мицкевич:

Все равно: крыши, стены, парапет,

Как батальон, что заново одет.

Пушкин:

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит,

Твоих оград узор чугунный.

 

8. Мицкевич:

Умыл, побрил, одел в мундир холопа,

Снабдил его ружьем, намуштровал, -

И в удивленье ахнула Европа:

«Царь Петр Россию цивилизовал!»

Пушкин:

Люблю воинственную живость

Потешных Марсовых полей,

Пехотных ратей и коней

Однообразную красивость,

В их стройно зыблемом строю

Лоскутья сих знамен победных,

Сиянье шапок этих медных,

Насквозь простреленных в бою.